Талгат Баталов больше известен как автор спектакля «Узбек» - документального стендапа о получении российского гражданства, основанного на личной биографии режиссёра.
7 июля в красноярском ТЮЗе состоится первый показ его нового спектакля «Шкаф» - посвященной 50-летию театра документальной истории, основанной на тысячах страниц театральных архивов и сотнях часов интервью с «причастными лицами».
Накануне премьеры режиссёр рассказал «АиФ» о том, что общего между архивами брежневской эпохи и сегодняшней прессой, когда из Санкт-Петербурга за свободой отправлялись в Красноярск и почему история провинциального театра - это на самом деле история России.
В память о беспамятстве
«АиФ на Енисее», Алексей Макеев: - В одном из интервью вы говорили, что хотели бы заняться исследованием провинциального театра. Ваш проект в Красноярске - это оно и есть?
Мы редко анализируем своё прошлое - и это не про конкретный театр, а про Россию в целом. Сравнить работу Германии с опытом Второй мировой войны и наш. У нас главное - это День Победы, государственный праздник. Победа - хорошо, конечно, но в войне, где погибло 22 млн граждан, фиксироваться на ней довольно странно.
Так и здесь: работали в театре, допустим, Лариса Малеванная или Кама Гинкас - прекрасно. Для нас куда важнее - что в остальные годы происходило. Отсюда и интерес к провинциальному театру. Потому что есть театры с особой историей - МХАТ, Таганка... А через призму ТЮЗа больше и лучше видно страну.
- А насколько для вас важен внешний контекст? Театр расположен на правом берегу Красноярска, традиционно пролетарском. Локальная среда как-то на него воздействовала?
- Разумеется, внешняя среда в театре проявлялась. Есть в архиве, например, история про монтировщика, который в свободное от работы время занимался гоп-стопом: там уголовное дело, судебные документы. Зритель формирует театр, но нужно понимать, что большую часть времени тут работали очень хорошие режиссёры, и первый коллектив, который приехал сюда из Питера… Мне кажется, что это театр влиял на правый берег, а не наоборот. Его появление было бомбой: только-только прошла оттепель, а в Красноярске она всё ещё длилась, поскольку страна большая и сигналы из центра доходили не сразу. Появлялись смелые пьесы с авангардными решениями. Да, к 74-му году гайки закрутились уже по всей площади, на сцене пошёл стандартный репертуар, а в 90-е условный «правый берег» всё-таки театр поглотил - но начинался то он как островок свободы.Люди, которые здесь жили в то время (писатель Евгений Попов, например), помнят ТЮЗ именно таким - площадкой свободной мысли, чтения стихов и литературы если не запрещённой, то и не самой разрешённой.
Монтировщик без мата
- Что сейчас происходит с российским театром? Вот закон о мате, например, на его самочувствии как-то сказывается?
- Закон бьёт по театру. Ведь театр напрямую связан с возможностью говорить, он должен иметь право на любой язык, в том числе и ненормативный - если у мата есть художественное объяснение.
У меня сейчас сняли спектакль по пьесе Максима Курочкина «Травоядные», который мы не проиграли и полгода.
- А если бы компромисс предложили: мат вычистить и пьесу оставить в репертуаре?
- Курочкин - очень талантливый драматург, и если уж мат у него написан, то никак ты от него не избавишься, он часть художественного языка пьесы. Это же конформизм получится.
Другое дело, что сейчас это уже исходное условие постановки - отсутствие мата, пьеса писалась исходя из этого. Но в документах он и так не встречается, разве что есть у нас сцена с монтировщиками. И мы с Мариной очень смеялись: ну не могут же они говорить нормальным языком. Но ничего, придумали им разные смешные фразы. Любой запрет можно обстебать, у народа всё хорошо с юмором: когда понятно, что должно быть одно слово, а стоит другое, это выглядит по-идиотски. Причём идиотом выглядит сам законодатель. Художник всегда умнее чиновника - это факт.
- Если уж говорить о временах - к теме гастарбайтеров вернуться не думали? За три года отношение российского общества к ним менялось не раз…
- Тут две стороны медали. Одна - отношение обычных людей к приезжим. Другая - государственная, то, что касается легализации, разрешения на работу и т. д. Тут всё только ухудшилось, особенно в свете истории с Украиной - справки стало делать сложнее. Когда политически выгодно - открывается свободное получение российского гражданства. Жителям Крыма - получай не хочу. А когда я приехал в Россию и пытался оформить репатриацию, я ведь на историческую родину возвращался - это оказалось сделать невозможно.
Неузбекский режиссёр
- Вы выходец из интеллигентной семьи, учились в лучшей художественной школе в Узбекистане. При переезде в Россию было ощущение снижения социального статуса?
- Да, сначала жил где-то в Химках, в общежитии для мигрантов, в комнате с разбитыми окнами, заклеенными скотчем. А за окном метель - я ведь, чтобы сразу Россию прочувствовать, в ноябре приехал. Да, пришлось первое время работать официантом. Но меня всё это не парило. Мне было 20 лет - в этом возрасте на статус и прочее по барабану. Нет времени анализировать - нужно сделать документы, устроиться на работу. Ты как белка в колесе: утром в Алтуфьево, вечером на Пражской. Первые года два такой опции, как рефлексия, у меня просто не было - она появилась потом, после легализации и получения гражданства.
- А в Узбекистане вас сейчас воспринимают как «своего» режиссёра?
- Узбекистан - это довольно закрытое государство, где пресса бывает только пропрезидентской. Нет ни свободных изданий, ни свободного телевидения, и мой спектакль - вовсе не гордость официального Узбекистана. Очень позабавило, когда появилась страница в Википедии про меня, где написано: «узбекский и российский театральный режиссёр».
Сейчас в России мы очень близки к той реальности, которую я описывал в «Узбеке». Там есть скетчи про узбекское телевидение, прессу, чиновников - три года назад зрители воспринимали это как такой репортаж из 37-го года. Я ведь спектакль делал ещё во время президентства Медведева. А сейчас мне мама пишет по поводу «взбесившегося принтера»: «Ну, у вас в России вообще жесть». Получать такие смс из Узбекистана - это уже звоночек.