Елена Басалаева - учитель русского языка. В 2009 -2012 годах они с мужем жили в красноярских Черёмушках. В микрорайоне, который находится практически на выселках города миллионника. Как вспоминает она сама, в тиши дворов, среди гула оживлённых улиц, на почте, в поликлинике и особенно в толчее рынка то и дело ей попадались смуглые улыбчивые таджики, угольно-черноволосые киргизы и узбеки, яркоглазые кавказцы. И в школе, где она преподавала, было немало детей мигрантов. Свои наблюдения и диалоги с ребятами она записывала. Так родились ее очерки, которыми Елена поделилась с «АиФ-Красноярск».
«Мы хорошие»
Я, только окончив университет, устроилась работать учительницей в одну из школ на окраине Красноярска. В списке учеников моего класса, 5 «Б», фамилии значились только русские да большей частью украинские. Но аккурат 1 сентября, когда дети уже сидели за партами и заканчивалась перекличка, взгляд мой упал на утонувшего в огромном пиджаке парнишку.
- Как тебя зовут?
- Сбхдн, - прошептал он, пряча смуглые руки под обёрточной бумагой от букета.
- Как, повтори?
- Сбхдн! - выдал опять парнишка всё тем же шёпотом, но уже с явной ноткой испуга.
После классного часа рядом с новеньким появился невысокий старик в жилете и расшитой квадратной тюбетейке. Сверкая золотозубой улыбкой, он представился: дедушка. На хорошем русском рассказал, что они с внуком прибыли в Красноярск буквально пару дней назад, и попросил быть с мальчиком добрее и ласковее:
- Он стесняется!
Смутно догадываясь, что нарядный старик сейчас откланяется и пропадёт на неизвестный срок, я поспешила спросить, как зовут моего новенького.
- Сабохиддин, - сказал дедушка. - Сабо его зовут. Можно Саша. А вот его документы.
В документах значилось, что Сабо в родной своей школе был едва ли не отличником. По русскому, во всяком случае, у него стояли пятёрки. Поглядывая в первые дни на молчащего новенького, я с трудом этому верила.
Дети смотрели на новенького с острейшим интересом, но не задирали. Наоборот, в первые же дни его взял под свою опеку полный, степенный, флегматичный Глебушка.
- Санёк, не бойсь! - ободрял Глеб, покровительственно кладя Юнусову на плечо тяжёлую длань. - Мы хорошие, не злые.
Восточная вежливость
Сабо, как было видно, всё-таки боялся: жался к стенкам коридоров, вёл себя очень скромно и молчал, как воды набрал в рот. Поначалу мы все поражались его чисто восточной вежливости и аккуратности. В один из первых дней Глеб с Сашей прибежали ко мне после физкультуры и удивлённо доложили:
- Новенький-то на физре разулся!
Оказалось, Юнусов снял обувь у порога спортзала - так, говорят, разуваются перед входом в мечеть, и босиком, не спеша прошёл к скамейкам у стены. Свою тетрадь и учебник он тоже доставал медленно, едва ли не торжественно, сидел ровно, на уроке смотрел в основном на меня, или, устав от долгой непонятной речи, чертил что-то карандашом на уголках тетрадки.
Где-то к октябрю Сабохиддин немного разговорился, и я убедилась, что пятёрки по русскому всё же ему ставили не зря. Но одно дело изучать язык как иностранный, и другое - как родной. Выше тройки он, конечно, не тянул. Несколько раз я подходила к нему и просила остаться, чтобы позаниматься после уроков, но он мотал головой и убегал.
В восьмом классе учился брат Сабо Мизробиддин - он приехал в Красноярск вместе с отцом ещё три года назад. И одноклассники, и учителя поголовно звали его Мишкой, хотя, конечно, на Мишку скуластый смуглый парень с негритянскими губами был мало похож. Он немного не дотягивал до ударника, был скромным и старательным. Более того - в своей группе по английскому языку он и вовсе оказался лучшим учеником, обогнав всех наших русских пацанов и девчонок. Этим, конечно, он вызывал кое у кого и зависть.
- Слушай, Мизроб, - поинтересовалась я. - А что значит имя Сабохиддин и твоё имя? Они вроде бы арабские?
- Это что-то с исламом связано... Дин - это вроде бы «ислам» или «вера»... Ой, там, где мы жили, в деревне, - там этих Сабохиддинов то ли одиннадцать, то ли двенадцать. А я один Мизробиддин.
Зимой 2010 года, в новогодние каникулы, грянули трескучие морозы - за тридцать. Старые окна глядели слепыми от белого льда глазницами стёкол, мохнатый белый куржак свисал кисточками с решёток подвалов. По утрам солнце тусклой медной монетой выкатывалось на застывшее, заволоченное серым дымом небо. Выдохнешь воздух - шуршит. В один из таких дней мне пришлось ехать куда-то по делам, и спутниками моими в автобусе оказались братья Сабо и Мизроб. Оба были одеты в короткие красные куртки, на ногах кроссовки.
- Да вы замёрзли! - испугалась я.
- Замёрзли, - натягивая шапку на побелевшие уши, подтвердил Мизроб. - Но не сильно. У нас ведь тоже снег есть. Только мороз такой нету. Он тоже, - кивнул на прилипшего к поручню Сабо, - скоро привыкнет.
Сын зари
К весне «Сашка» освоился - не только перестал шугаться, но частенько уже позволял себе и какое-нибудь мелкое баловство, как обычный ребёнок. По-русски он говорил всё лучше, так что неплохо понимал шутки Глеба, мультик про Машу и Медведя и, к сожалению, чуть похуже - учителей на уроках.
Как-то в конце апреля я со стайкой пятиклассников возвращалась после школы домой, к нижним улицам. Среди увязавшихся за мной ребят был и Сабо. Мы решили пойти через рынок, чтобы срезать дорогу. Черёмушский базар жил своей привычной суматошной жизнью: слышались гомон, крик, пение гармошки, бойкое чириканье воробьёв. Напротив жёлтых стен «Каравая» расположились частники с луковицами тюльпанов, соленьями, вареньями, тыквами. Высокий старик с впалыми щеками продавал какие-то саженцы, корни которых были завёрнуты в обёрточную бумагу.
В чужой стране детям приходиться не просто. Фото: АиФ/ Дмитрий Шевалдин
- Что за деревья, интересно? - вслух полюбопытствовала я.
Сабохиддин с тихим вздохом ответил:
- А-брикоси...
Его смуглое, с широкими бровями лицо озарилось апрельским солнцем и застыло в смущённо-мечтательной улыбке. И вдруг я поняла, что пришлось пережить этому ребёнку, когда его в неполные двенадцать лет оторвали от родной деревни, ласковой матери, белёной мазанки в долине тихо воркующей речки. От слив, абрикосов, душистого аромата базилика, тёплой глинистой земли под босыми ногами. Выдернули, как саженец, из родной земли и, не спрашивая, пересадили в далёкий, чужой, шумный и дымный Красноярск, где вместо слив - пыльные ранетки, а вместо земли - вечно разломанный асфальт нижних черёмушских дворов. Где всё большое, давящее своей огромностью: школа с четырьмя десятками классов, толпа учителей, широченной стеной разросшиеся десятиэтажки на Машиностроителей. И люди говорят на странном, твёрдом и сухом языке, и бегает за тобой на переменах тётка с косой, которой неизвестно что нужно... Но он, как настоящий мужчина, поддерживаемый крепкими плечами деда и старшего брата, со всем этим должен справиться.
Я долго думала, что Мизроб ошибся, и арабское слово «дин» означает «сын». Но он сказал верно. Получалось, что имя Сабохиддин можно перевести как «заря ислама». Немного жаль: «сын зари» звучало бы волшебно прекрасно.
Как-то раз под Новый год... Необычные истории красноярцев 
От его голоса падали - выдающийся тенор Владислав Пьявко 
Учительница первая моя. Известные красноярцы вспоминают школьные годы 
Влюблённые из Красноярского края встретились через 37 лет 
«Николаевка выбрала меня». Красноярка создала музей об исчезающей слободе