1 мая вся Россия отметила вековой юбилей выдающегося русского писателя Виктора Астафьева, которого называли классиком ещё при жизни. Krsk.aif.ru собирает истории наших земляков, которые лично знали Виктора Петровича. Их живые воспоминания о встречах с писателем особенно интересны. Сегодня своей историей делится красноярец Леонид Бирюков.
Редакционное задание
Та памятная встреча с Астафьевым продолжает жить во мне бесконечным разговором. И это диалог. Ответ на свои вопросы постоянно ищу и нахожу не только в его книгах, но и в осмыслении простой жизни человека. Просто – человека, просто – Виктора Астафьева. И это отзывается во мне обертонами: полковой оркестр уже ушёл, он совсем скрылся из глаз, сначала не стало слышно флейт, потом умолкли корнеты и альты. Но ещё долго бухают низкие басовые трубы, а отбивающий такт большой барабан инстинктивно заставляет «менять ногу» и переходить на иной шаг…
Был переломный в моей жизни год – 1994-й. В 46 лет, выйдя на пенсию, я пришёл в местную газету «Новости Игарки». В начале июля, когда уже дней 15–20 отработал в газете, получил лестное предложение – взять интервью у самого Виктора Астафьева, который тогда был в Игарке. Найти Виктора Петровича оказалось не так уж и трудно. В Игарке он всегда был окружён людьми. Нашёл я его в районе 9-й школы – небольшая группа людей, сопровождавших писателя в экскурсии по городу, расположилась на небольшом штабеле бруса и досок, используя их в качестве импровизированной лавочки.
Люди были веселы, доброжелательны, меня, тоже присевшего рядом с ними на своеобразную лавочку, возможно, приняли за своего – из толпы. Он шутил, смеялся, вместе со всеми радовался наступившему теплу и солнышку. Из разговора понял, что Виктор Петрович сейчас будет занят, он поедет в больницу навестить сестру, а в 18.00 у него встреча с читателями в библиотеке.
Разговор с игарчанами
Центральная библиотека Игарки располагалась рядом с проходной автобусного парка по улице Карла Маркса и на тот момент являла собой жалкое зрелище. Деревянная, одноэтажная, она с каждым годом уходила вниз и напоминала избушку на курьих ножках. Зимой её по самые окна заносило сугробами, а весной заливало водой.
Забравшись в самый дальний уголок читального зала, я наблюдал, как собирался народ, как за стойкой хлопотали библиотекари. Вот в тамбуре стук дверей – и в тесном коридорчике вдруг толчея и легко узнаваемый голос…
До сих пор не могу дать оценку голосу Астафьева: баритон, который при эмоциях поднимался до теноровых высот, а в минуты раздумий опускался к надтреснутому то ли простуженному, то ли прокуренному баску. Но голос сразу узнаваемый и навсегда запомнившийся.
Вот уже слышно из абонементного зала, что ничего не изменилось (в библиотеке он, видимо, уже бывал и ранее): «Всё те же и всё то же, девятиэтажек понастроили, а для книг приличного места найти не могут!»
1994 год был одним из самых переломных для нашего города. Люди были озабочены судьбой Игарки и её предприятий и обращались к писателю с просьбами хоть как-то повлиять на катастрофичность развивающихся событий… И писатель, несколько обескураженный, как мог, утешал, а где мог, оценивая свои возможности, заверял, что обязательно посодействует…
Простота его была естественная и непринуждённая. И это делало человека близким тебе и понятным настолько, что сразу хотелось перейти с ним на «ты». В этом тоже ничего удивительного не было: у русских принято с родителями и Богом говорить на «ты». Правда, иногда проскакивала в нём этакая простоватость, но с хитринкой – явно ваньку валял или, говоря по-нашенски, «комедь» ломал. Но почему-то не стыдно было за эту его простоватость, он оставался открытым с присущей ему несуетностью и прямодушием.
Встреча всё больше стала напоминать профсоюзное собрание. Где уж тут быть вдохновению! В Астафьеве исчезла присущая ему весёлость, он устал от этого важного для людей, но в общем-то беспредметного разговора, веко его больного глаза стало залипать... Когда стали расходиться, совсем уже ни на что не надеясь, взял приотставшего писателя за локоток и сказал, что хотел бы побеседовать с ним. На моё удивление, ни слова не говоря против, а иначе я бы не настаивал, Виктор Петрович охотно присел за столик.
Беседы час
Для завязки и побуждения к заинтересованному разговору я спешно начал говорить, что я бывший авиатор, бортмеханик вертолёта, уже пенсионер, а ныне молодой журналист, из рабкоров, как говорят, «от сохи», а вообще-то родом с Урала, и город Чусовой – у нас его называют Чусовской завод – мне хорошо известен…
В Астафьеве проснулась какая-то заинтересованность во мне. Мы спокойно беседовали больше часа, и никто не посмел прервать наш разговор.
Начал я с того, что с ним, с Астафьевым, в Игарке общаются запросто, как со своим родственником, любой может подойти на улице и заговорить, поделиться наболевшим… И это, наверное, хорошо, приятно…
Он почему-то ответил несколько возмущённо: «Добро бы как с родственником, а то и с требованиями: вы должны! Или – научите жить! Все свои долги я отдал кровью на фронте, своим трудом, детьми отдал…»
«О чтении… С годами пристрастия наши в чтении меняются… Что читает сейчас?»
«Библия постоянно под рукой. Читаю и перечитываю Пушкина, Лермонтова… Как всё-таки недосягаемы они для нас! Как необычайно образованны они были! Начинали рано и начинали своё познание мира с Богословия. А мы начинали с отрицания Бога! Лермонтов своего «Демона» написал в 24 года! Читаю, перечитываю… Многое начинаю постигать заново. И какая бездна открывается порой! Это как в ночное звёздное небо смотреть – одновременно восторг и страх перед вечностью! А ведь в школе, кажется, проходили… Многое зависит от учителей – читать могут отучить… В последнее время появилась ещё одна категория писателей – Булгаков, Платонов… Поздно они пришли в нашу жизнь, и не только в мою...»
«Сырая мы нация»
Был задан и не менее избитый в то время вопрос о величии русской нации… Как показало время – вечный вопрос.
«Никакая мы не великая нация! Нашей истории всего лишь каких-то 800 лет. А то и меньше, если выбросить те годы, когда мы были под чьим-то игом или занимались междоусобицами. Свой экватор мы прошли в
XIX веке. От XIX века у нас остались Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой… А в XX веке? К сожалению, погрязли в войнах. Революция, ещё одна революция, коллективизация, индустриализация, и при ближайшем рассмотрении видишь во всём только одни войны. Сырая мы нация, и постоянно лепят из нас… Добро бы лепёшку, а то и просто г... Есть надежда, что выживет русский народ, если не ввяжется в новую революцию. Потычется, потычется человек, и обязательно должен прийти к Богу...»
… Он ушёл, окружённый небольшой толпой женщин, которым явно не хватило этого краткого общения, им нужно было что-то у него переспросить, а то и просто прикоснуться к нему. Думаю, так и сопровождали его до больницы. Не любил он больниц, своим запахом они напоминали ему фронтовые госпитали. Может, поэтому так оттягивал встречу с сестрой, всё надеялся, что её выпишут. Но не дождался. Помню, он несколько раз повторял: «Утром нам с Марьей Семёновной, прихворнула она у меня, нужно на пароход».
Материал я назвал «Беседа с В. П. Астафьевым. О писателях, о читателях, о себе». Ну, а моя беседа как читателя с писателем продолжается, и процесс этот бесконечен. Его творчество до сих пор будоражит умы его читателей и просто земляков и порой отзывается обертонами.
Так уж получилось, что теперь снова живу в астафьевских местах. Ещё совсем недавно, пока работалось, почти каждый день ездил в Красноярск. Перед самой Овсянкой, уже после того как огромным и таинственным провалом слева остаётся Королёв лог, автобус проскакивает мимо кладбища. На самом входе, на открытом месте, даже если зелень не позволяет разглядеть, то хотя бы угадываешь промелькнувшие теперь уже три могильных памятника… «Здравствуйте, Виктор Петрович!» – говорю я. Думаю, никто не упрекнёт в кощунстве, думаю, таким покойникам можно говорить: «Здравствуйте!» Здравствуйте в наших умах, здравствуйте в нашей памяти.
«Не может быть!» 
Спит в кресле Астафьева. 
В чем правда солдата Астафьева? 
«Ты мою душу понял».